Изучение нового языка — это не только возможность узнать больше о себе и нашем мире, но это также и новый взгляд на людей и культуры, которые нас окружают.
Колледж исскуств и наук Trinity College of Arts & Sciences, являющийся частью престижного американского частного учебного заведения – Duke University – также признает ценность изучения языков в своих программах. Новые поколения студентов получат возможность изучить второй язык, а также глубоко погрузиться в культуру, связанную с ним.
Далее будет приведен перевод эссе студентки третьего курса, которая была выбрана в качестве одной из четырех победителей в конкурса Trinity Language Council, на тему «Почему я изучаю языки».
Сара Горбатов, изучающая биологию, русский язык и информатику, смогла прикоснуться к своим корням, проходя обучение в Duke University. В своем эссе Горбатов своими словами объясняет, как изучение русского языка позволило ей примириться с болью и переживаниями и открыть для себя любовь.
«Академия русского наследия имени Пушкина в Нью-Йорке, шел 2010 год. Я до сих пор отчетливо помню эти высокие красные двери и тускло освещенные коридоры, кишащие детьми советских иммигрантов. Еще я помню как топала ногой и кричала, не желая совершать очередную еженедельную поездку из Нью-Джерси в Верхний Ист-Сайд, помню непоколебимое терпение моей матери.
Для меня эти четыре часа в академии тянулись бесконечно, как столетия, проходящие в замедленной съемке. Для моей матери они были недостаточно длинными. Она позаботилась о том, чтобы моим родным языком был русский, наши няни были выбраны прямо с улиц Брайтон-Бич, на завтрак у меня всегда были сырники, а на ужин каша, а каждый мой вечер завершался русской колыбельной и пожеланием спокойной ночи на русском. Мать отчаянно боролась за то, чтобы сохранить наш любимый язык как традицию. И все же, к ее большому огорчению, каждую неделю мое восхищение многовековой русско-еврейской культурой, которую я унаследовала, казалось, становилось все меньше, я все меньше владела русским языком. В пять лет я больше интересовалась Барби и самокатами.
Впрочем, к тому времени, как я пошла в общую начальную школу, я настолько отставала в английском, что меня отправили на занятия по изучению английского как иностранного, что стало победой для моей матери. Ее усилия окупились! Однако, в конечном итоге я ассимилировалась, и английский занял основное место в моей жизни, в то время как русский отошел на второй план, я пользовалась им только для того, чтобы попросить няню перекусить.
Это время также совпало с давно назревавшим разводом моих родителей.
Моя мать иммигрировала из Минска в Небраску в 1980 году, когда она все еще находилась в критическом периоде освоения языка и могла довольно быстро освоить английский. Мой отец иммигрировал из Москвы в 1990 году, когда ему было 17 лет. По его словам, американо-белорусский акцент моей матери был гораздо менее утонченным, чем его «правильный» московский акцент. В ссорах, предшествовавших их разводу, которые происходили на руслише (смеси русского и английского – Ruslish, от сочетания слов Russian и English), ее «ломаный» русский стал причиной травли. Язык, который она ценила, внезапно стал стыдным для произнесения вслух, и я редко слышала его в течение следующего десятилетия.
На протяжении многих лет я постепенно разучилась читать, писать, говорить и понимать русскую речь. Я больше не могла глубоко понимать сказки моего детства, читать их в оригинале. Я не могла даже переводить или отвечать на сообщения, которые я получала от моих бабушек и дедушек без Google Translate. Однако, я не особенно осознавала, что именно я теряла в тот момент. Возможно, это из-за того, что где-то в глубинах моего сознания отпечатались слова моего отца, я унаследовала его идею, что говорить по-русски, особенно на несовершенном русском, — это то, чего нужно стыдиться.
[…]
Три года назад, когда я поступила в Trinity College, я решила восстановить беглость русского языка, вернуться к этой давно утерянной грани моей идентичности. Но зачем? Зачем заново учить русский? Зачем принимать свое русское наследие? Особенно сейчас, когда следует избегать всего, что связано с Россией (как настоятельно советовала моя семья еще некоторое время назад).
Зачем? Чтобы я могла читать новости, не теряя ничего в переводе. Чтобы я могла читать в оригинале произведения Пушкина, Чехова, Достоевского, Толстого, Набокова, Солженицына, Бунина и бесчисленных других литературных гигантов, писавших на прекрасном русском языке. Чтобы я могла читать и отвечать на сообщения моих бабушек и дедушек. Чтобы я могла вести содержательные беседы с русскоязычными друзьями и членами семьи. Чтобы я могла, если Бог даст, однажды посетить Россию, Беларусь и Украину и почувствовать себя уверенно, найдя свой путь. Чтобы я могла продолжить многовековое русско-еврейское наследие, дарованное мне.
По общему признанию, трудно любить язык, находящийся в центре стольких страданий: страданий моей матери, страданий моих предков, когда их преследовали в месте, которое они называли домом, и страданий, которые они годами испытывали от рук политического режима. И все же, необходимо знать язык, чтобы начать понимать эту боль. И понимать, что это также одновременно язык любви. В процессе вспоминания русского языка я также вспомнила много ранних эпизодов из детства, от просмотра «Ну, погоди!» по утрам с моей сестрой до колыбельных перед сном с моей бабушкой.
Та пятилетняя Сара, устроившая истерику на заднем сиденье по дороге в русскую школу, была бы шокирована, узнав, что 13 лет спустя она закончила колледж, выбрав в качестве своей дополнительной специальности русский язык, завершила программу обучения русскому языку за рубежом и скоро получит диплом по русскому языку. Но я хотела бы думать, что она также очень гордилась бы тем, как она научилась любить язык, который она когда-то ненавидела, язык невероятно сложный в понимании и эмоциях, которые он вызывает. Она была бы рада увидеть, с каким волнением я направляюсь в здание факультета языков, готовясь к очередному уроку по надоедливым причастиям».